Знаете ли вы, что происходит в лагерях с теми, кого осудили по делам о так называемом исламском терроризме? Не мое, конечно, дело определять, кто виновен, а кто нет, но реальность такова, что в СИЗО пытки не заканчиваются. Получая огромные сроки лагерей строгого режима где-нибудь в северных болотах и лесах, эти люди приговариваются к "смертной казни по умолчанию". В лагерях, по всей видимости, действует негласная установка: на волю "этим" хода быть не может, и нет никакой разницы — приговор дутый или реальный. В который раз за последние полгода передо мной в редакции сидит Заур. Он — ингуш, пытается выжить в Москве, работает на стройке, поменял фамилию на распространенную русскую. У Заура брат сидит "за терроризм" (тот же набор статей, что был у Ломаева и Владовских) — суд дал ему 24 года, и уже полгода, как брат в Мордовии — в той самой знаменитой "четверке" (ИК-4 в поселке Ударном Зубово-Полянского района), где, по иронии нашей жизни, когда-то сидели самые известные наши советские диссиденты, например, Юлий Даниэль. Заур только что вернулся со свидания. И он уверен, что его брата — Зялмаха Кодзоева — методично подводят к скорой неминуемой смерти. Ему запрещено когда-либо, кроме ночи, находиться в бараке — то есть в тепле, его впускают туда только после отбоя, все остальное время суток он обязан быть на свежем воздухе, как собака. И стоять — не сидеть. Сидеть дозволяется лишь в курилке, но у Зялмаха жестокий туберкулез, и табачного дыма он не выдерживает — и это пытка. Сейчас в Мордовии уже холодно, но у Зялмаха отобрали все теплые вещи и обувь, присланную родственниками. Он имеет право лишь на летнюю робу. Вокруг Зялмаха — вакуум, заключенным запрещено с ним здороваться и разговаривать, а за ослушание наказание получают те, кто заговорил. Также Зялмаху запрещено иметь бумагу и карандаш — после того как стало известно, что он обратился в Страсбургский суд и в Комиссию по правам человека при президенте. Запрет распространяется и на молитву. За то, что молится, — избиения или карцер. Также карцер — за то, что на свидания приезжают родственники. После предыдущего Зялмаха отправили туда прямо из камеры для свиданий — на 15 суток. А карцер — это бетонный сырой мешок с крысами, где только хлеб и вода, никакой горячей пищи.
У Зялмаха дырка в черепной коробке — от старой автоаварии, но никакие просьбы о медицинской помощи не воспринимаются начальством "четверки" — запрет и на врачей с лекарствами. Вместе с Зауром на свидание с Зялмахом ездила 26 сентября их сестра Лейла, студентка. Как только Зялмаха завели, она упала в обморок — он совершенно истлел и еле передвигался. Заур уверен — в лагере брата доводят до самоубийства или до естественной смерти. Сообщения о таком же отношении к осужденным "за терроризм" приходят и из других лагерей — это негласный ответ репрессивной системы на то, что в стране нет смертной казни. То есть ее нет для Совета Европы, где Россия членствует, но она существует для тех, кого к тому определили. — Ему и дату смерти уже наметили, — говорит Заур. — Охранники так и говорят: "Скоро зима — подохнешь". У меня нет никаких сомнений, что так и будет.
— А кто говорит?
— Начальник колонии Глинов. Заместитель Глинова по оперчасти. Зялмах так и сказал мне в конце: "Больше не встретимся".
Заур просит о немедленной помощи — о сострадании, о милосердии. Но милосердия к осужденным "за терроризм" нет — даже если предполагается судебная ошибка, лучше "пере", чем "недо". Хотя в перестройку мы все боролись за право на обжалование и милосердие — зная, как катастрофически много бывает у нас судебных подлогов. Но теперь судебная ошибка опять считается нестрашной и допустимой. Страна так и не избавилась от вируса сталинизма — простых ответов на тяжелые политические вопросы. И кажется, что заразила им и остальной мир, испуганно сжавшийся под прессом витающего в воздухе терроризма. А.П. "НОВАЯ ГАЗЕТА", 3 октября 2005 г. |
