Маша Алехина все-таки написала книгу.
Тираж: 1000 экземпляров. Она очень легкая. Как будто бы это и не проза вовсе, а стихи. Но ведь Маша — поэт, она и пишет, как поэт. Текст поделен на главки — маленькие и побольше. У каждой свое название, выделенное черным шрифтом.
Это не тюремная проза. Это кино-роман. Роман о девочке, которая сначала танцевала в церкви, потом бегала от полиции, потом оказалась в тюрьме и очень боялась, что эта тюрьма ее сожрет. Но она победила и вышла оттуда взрослой.
«Желтый дом»
Я познакомилась с Машей Алехиной весной 2012 года в СИЗО-6, московской женской тюрьме, прозванной «Желтым домом» по цвету кирпича, из которого она сложена. Маша казалась мне тогда маленькой умненькой интеллигентной девочкой. Я не представляла себе, как она выдержит зону. Каждый раз, когда мы встречались в СИЗО, она задавала очень точные вопросы, ей было интересно, как устроена жизнь в тюрьме, что будет с ней и ее подругами завтра, послезавтра, как можно изменить уже устоявшийся порядок вещей.
Из ее книги я узнала много подробностей жизни в «Желтом доме» , о которых ничего не знала раньше.
Вот, например, история о тюремном враче терапевте, которая объясняет, как в тюрьме проходят президентские выборы. Ее рассказывает сокамерница Маши, женщина, экстрадированная из Швейцарии по экономическому делу.
Из книги «Riot Days»:
— У меня для тебя история, — хохочет Ая, — почему революция не началась.
Когда Аю вели из душа, ей попался навстречу Ник-Ник, так по-дадаистски прозвали единственного на тюрьму врача-терапевта, известного впрочем, только тем, что он всегда бухает и не дает ничего, кроме анальгина. Ник-Ник толкал перед собой ногами тяжелую картонную коробку.
— Может помочь вам, Николай Николаевич?
— Да уж справимся.
— А что в коробке-то Николай Николаич?
— Да вот тут бюллетени Прохорова после выборов остались. Сказали отнести на помойку.
«Голый четверг»
Маша пишет о порядках в СИЗО очень спокойно, буднично, без надрыва.
Вот, например, так проходит «голый четверг»:
Из книги «Riot Days»:
Ноу-хау московского изолятора № 6. На вечернюю проверку по четвергам женщины выстраиваются, обернув тело в белые простыни. Когда надзиратель вместе с тюремным врачом проходит вдоль строя, останавливаясь около каждой из женщин, та распахивает простынь и показывает себя.
Для чего?
Они говорили: Мы должны знать, что у заключенной нет татуировок.
Что отвечали мы?
Ничего. Распахивали простыни .
По очереди.
«Я этим горжусь»
Я хорошо помню заседания по делу "Pussy Riot«в Хамовническом суде. Помню, как у адвоката Кати Самуцевич Виолетты Волковой началась аллергия из-за собачьей шерсти- в зале суда каждый раз присутствовал ротвейлер. Приставы называли его «спецсредством».
В один из дней собаку вырвало от жары — в тот год был очень жаркий август. Мы, журналисты, видели и знали, что происходит в суде, но не знали и не догадывались, что происходит с подсудимыми до заседаний.
В книге Маша рассказывает о том давлении, которое оказывалось на них оперативниками и специально подосланными людьми, чтобы заставить признать вину.
Из книги «Riot Days»:
В 6 утра перед одним из заседаний суда в СИЗО пришел мужчина в сером костюме.
— В тюрьме хочешь сидеть?
— Не особенно.
— Тогда есть вариант. Ты берешь еще одного адвоката, третьего, он внесет новую волну...
— Зачем?
— Изменить тактику защиты. Прозвучат слова о признании вины. Нет-нет, не из ваших уст. Их в той или иной форме скажет защитник.
— Так я же не признаю вины.
— Ты понимаешь, что сейчас ведешь себя, как революционерка. Как те диссиденты в 1968 году.
— Я этим горжусь.
После приговора
Когда я пришла к Маше в камеру уже после приговора и стало понятно, что несмотря на все просьбы и заявления на имя директора ФСИН и Уполномоченного по правам человека, осужденных фигуранток дела «Pussy Riot» не оставят отбывать срок в Москве в хозотряде, а повезут на зону, Маша спросила: «Нас там будут бить?»
Я, конечно, ответила: «Нет, ни в коем случае». Не знаю, поверила ли мне Маша. Но хлебнула она достаточно.
Самые драматически страницы в книге — о пермской зоне. О том, как Маша меняла там жизнь.
Из книги «Riot Days»:
Мы закутаемся в мешковатые зеленые пальто с бирками на груди, обернем головы тонкими платками, выползем из барака и соберемся во дворе — курить и ждать. Еще не рассвело - снег лежит и ветер задувает под одежду, сколько ее ни надень, а надеть многое получится - ничего мы ждем. Ждать, пока закончится обыск на улице — сорок минут, а после охранницы выйдут из барака и нам можно будет в него вернуться. Они выйдут с небольшими черными мешками из-под мусора в руках, в этих мешках — найденные ими в наших сумках запрещенные вещи. Их положат в отдельную комнату и отдадут каждому в свой срок — по освобождению».
«Не молчи»
Из книги «Riot Days»:
— Маш, — говорит мне шепотом одна из женщин, пока мы отогреваемся чаем на кухне. — Если к тебе кто приедет — там, из Москвы, скажи, не молчи. Скажи им, как мы тут живем. Вы ж там в политике. У нас же права есть. Мы хоть и заключенные, но люди все-таки. Скажи им.
Рассказать о бесправии просит Машу одна из женщин. Но есть другие, которые ей угрожают расправой и хотят, чтобы ее из колонии увезли.
Машу переводят в одиночку, на так называемый «безопасный режим». Алехина понимает, что угрозы от рецидивисток были провокацией. И ее изолировали, чтобы прессовать дальше. Ее и прессуют: ни писем, ни телефонных звонков.
Из книги «Riot Days»:
О женских колониях знают меньше, чем о мужских, потому что в женских колониях все довольны. Женщине надо поскорее освободиться. Выйти. Любой ценой. Нет в женских колониях массовых голодовок, вообще голодовок нет. И бунтов нет. Общество согласных. „Все хорошо, гражданка начальница“. Станет доброй гражданка начальница и разрешит после отбоя кофейку выпить и в каптерке кого поцеловать. И не только поцеловать.
Война
Мама находит Маше местного адвоката. Они вместе решают, что нужно бороться.
«Передайте в прессу — это провокация ментов», — говорит Маша друзьям по телефону, когда ей все-таки разрешают позвонить.
Ее начинают пугать новым делом за клевету на колонию. Она не боится. К ней приезжают правозащитники, вместе с адвокатом она решает подать в суд на колонию. Маша пересылает статью об условиях содержания в колонии в журнал The New Times и становится для руководства колонии «чем-то вроде геморроя в заднице». В колонии собирают комиссию, чтобы обсудить ее поведение — то, что она нарушила распорядок дня и не встала по команде «подъем» в 5.20 утра.
Из книги «Riot Days»:
-- Это неправда, что я проспала. Меня просто не разбудили.
Я почему-то верю еще, что смогу объяснить им что-то. Им, которые готовы отправлять мерзнуть женщин сутками в наказание за строптивость и упрямство. Майор ухмыляется.
— Ты, Алехина, врешь сейчас. Ты ведь знаешь, что клевета — это уголовное преступление?
— Да
— Значит ты признаешь, что нарушала режим?
Я вспомнила слова диссидента Буковского, сидевшего сорок лет назад в лагере, неподалеку от того, где сейчас майор Игнатов, хочет от меня признания вины.
«Не нужно им больше от людей веры в светлое будущее — им нужна покорность».
И если я признаю их власть, согласившись с ложью о нарушении режима, то покорюсь также, как если бы признала вину в преступлении, которого не совершала. Такие моменты выбора, образованные в пространстве тюрьмы, запоминаются на всю жизнь. Такие решения — становятся главными в жизни решениями. Ведь там — за решеткой — ничто нельзя забыть, там — предав себя один раз — ты уже не остановишься, станешь другим, чужим, ты станешь — заключенным. А значит — ты проиграл. И они действительно лишили тебя свободы.
Победа
А потом был суд против колонии. Маша обжаловала наложенные на нее взыскания. Она участвовала в судебном заседании по видеосвязи, видеосвязь установлена в клубе. В клуб Алехину приводили из одиночки.
Суть иска: она хочет знать, какая норма закона запрещает осужденным спать днем. Она хочет доказать, что не нарушала закон. Через несколько дней заседаний судья встает на сторону Алехиной. Колония проиграла.
И после суда Маша продолжает защищать права осужденных в этой пермской колонии. За полгода были уволены восемь сотрудников, воровавшие зарплаты у осужденных.
Колония защищается, начинаются репрессии против осужденных, которые общались с Алехиной, им перестают отдавать письма.
Маша объявляет голодовку. Начальство колонии умоляет Москву перевести эту «политическую» в другую колонию.
А пока ее не переводят Маша добивается, чтобы в магазине колонии появилось молоко.
Из книги «Riot Days»:
В ИК-28 на тысячу человек был один телефон. В клуб на второй этаж к нему водили строем, звонки полагались не чаще чем раз в месяц.
— Если мы поставим телефон в каждый отряд, кто будет контролировать звонки, Мария Владимировна? — спрашивает опер Марценюк, вызвавший меня для профилактической беседы
— Мне плевать, — отвечаю я. — Из-за того, что у вас не хватает телефонов, рушатся семьи.
— У нас нет сотрудников, вы думаете, сюда очередь из желающих устроиться на работу?
— Отмазки...
— Как вы разговариваете!
Два месяца активной правозащитной переписки, и телефоны стояли в каждом отряде.
«Призывы к свержению конституционного строя»
Машу все-таки этапировали из пермской колонии ИК-28. Остаток срока до амнистии декабря 2013 года она просидела в ИК-2 Нижнего Новгорода. И там начальство с ней тоже намучилось. В этой колонии сидела еще одна «политическая» — Ольга Шалина из «Другой России». После приезда Алехиной, ее посадили в ШИЗО, а потом этапировали в другую зону.
Начальство ИК-2 не могло позволить себе двух политических.
За Машей очень пристально следят, одной из осужденных дают задание войти к ней в доверие.
А однажды опер Мария устраивает костер из писем, которые пришли Алехиной с воли.
Почему?
Из книги «Riot Days»:
— В письмах, которые вам пришли, содержатся призывы к свержению конституционного строя России!
И вот опер Мария достает зажигалку, кладет толстую стопку листов в алюминиевое ведро. В ведре блестит закат. Начальницы стоят кругом. Опер Мария поджигает листы, а они не зажигаются — ветер. Она опять, а они никак. А она снова. И тогда я начинаю смеяться в голос за этим углом.
— Простите, вы уже защитили конституцию? Можно идти?
Шесть пар женских глаз смотрят. И только цензор почему-то улыбается.
«Я хочу написать книгу»
Накануне Олимпиады в Сочи выходит указ об амнистии. Ее авторы включили в указ статью УК РФ 213 («хулиганство»). Специально, чтобы на свободу вышла Маша Алехина и Надя Толоконникова.
Мне звонит Машина мама — Наталья Алехина. Она говорит, что Маша не хочет выходить по амнистии, хочет досидеть весь срок до конца, спрашивает, что делать. Я объясняю маме, что в колонии Машу никто не оставит. Ей придется ехать домой.
Из книги «Riot Days»:
— Какая у тебя мечта, Маша? — спросила девочка-цыганка. Ей было всего 19, очень большой срок, лет 6. Наркотики, сбыт. Она мне подарила заколку: краб с голубыми камнями. /.../ Путин уже подписал указ об амнистии. Амнистия нужна была ему, чтобы сохранить лицо перед западом в преддверии Олимпийских игр в Сочи. Газета с опубликованным указом ходила по рукам осуждённых.
— Я хочу в кругосветное путешествие, — сказала одна девочка.
— Я хочу на Луну, — сказала другая.
А цыганка сказала:
— Я хочу выйти по этой амнистии. Я хочу к своему ребёнку. Очень сильно.
Она не вышла по амнистии, по амнистии вышли я и Надя. Я и Надя, и ещё три неизвестные женщины. 5 человек из самой большой в мире страны.
Эта амнистия нужна была кому угодно, кроме меня.
Я стояла и смотрела на неё. Детские большие чёрные глаза. Для неё я была героиней с жизнью, похожей на сказку.
— Я хочу написать книгу, — сказала я.
— А я там буду? — спросила цыганка.
— Обязательно.
Маша Алехина сдержала слово. Она написала книгу.
И в ней есть про цыганку, которая очень хотела домой к ребенку, но осталась в ИК-2 Нижнего Новгорода.
Зоя Светова,
"ОТКРЫТАЯ РОССИЯ", 27 октября 2017 г.
Пожалуйста, поддержите "Портал-Credo.Ru"!
|
