| Bсякая ли помощь бедным заслуживает именоваться филантропией? Как ни странно, пожалуй, нет. Когда жадная римская чернь требует себе пресловутых "хлеба и зрелищ", а магнаты по прихоти кидают ей подачки; когда полис распределяет среди своих нищих граждан жетоны на бесплатное посещение театра или бани, почему-то не хочется называть это филантропией. Дело в том, что благотворительность можно считать сложившимся институтом лишь тогда, когда "милость к падшим" становится религиозным долгом, то есть с победой христианства. Одной из привлекательных сторон молодой религии, благодаря которой ей удалось победить в борьбе с другими восточными культами позднеримской эпохи, было то, что она изначально уделяла серьезное внимание благотворительным учреждениям. Как только у христиан появились средства, они начали тратить их на богоугодные дела. Василий Великий (IV в.) в год тяжкого голода побудил богатых поделиться припасами с беднотой. Иоанн Златоуст, став священником в своей родной Антиохии, взял на себя попечение о тысячах вдов, сирот, стариков, калек, странников и узников. По переезде в столицу уже в сане архиепископа Иоанн обнаружил, что в Константинополе нуждаются в призрении около пятидесяти тысяч мужчин и женщин, и с невиданным размахом организовал социальную помощь нуждающимся. Но чтобы получить ее, бедняк должен был перестать требовать "хлеба и зрелищ" – и начать просить милостыню. Христианская концепция милостыни состояла в том, что богатый дает не ради бедняка, а ради Бога, который, пожелай Он, с легкостью и Сам мог бы накормить всех голодных, но уступает богатым счастливую возможность сделать это за Него. Недаром христианская молитва именует Бога "филантропом", то есть "человеколюбцем", и лишь метафорически это наименование переносится на императора или иерарха. Филантропия становилась религиозным оправданием имущественного неравенства. Христианские властители считали своим долгом возводить больницы, приюты и бесплатные столовые; бедняки, приезжавшие в Константинополь по судебным делам, могли остановиться в даровой гостинице. В Византии "орфанотроф", то есть "сиротопитатель", был важным государственным чиновником, а "архиатрос", то есть "главный врач", имел право прямого доклада императору. Больница Святого Самсона, построенная в столице в VI в., располагалась прямо возле храма Святой Софии, а величественные развалины больницы Пантократора, возведенной в конце ХI столетия, до сих пор можно видеть в Стамбуле возле мечети Зейрек-джами. Благотворительность ценилась в царях наравне с военными победами. Так, в славословии императору Роману Первому сказано, что тот "внес квартирную плату за всех горожан, раздавал заключенным по три монеты, построил странноприимный дом и соорудил приюты, учредил помещения для выдачи провианта". Со светскими властями соперничали церковные. Так, патриарх Александрии Иоанн Милостивый организовал в начале VII в. помощь для семи тысяч нуждающихся. Благотворительностью активно занимались также монастыри и частные лица. Среди византийских богачей было принято завещать свои богатства на раздачу беднякам. Если в Византии система государственной филантропии образовалась уже к IV в., то западное Средневековье стало усваивать идеи благотворительности много позже, начиная с XII века. Вплоть до этого времени тамошнее общество в целом было гораздо беднее византийского. Но именно на Западе, уже в Новое время, возникла концепция "социального обеспечения", которая, генетически восходя к монаршей благотворительности, строится, однако, уже не на религиозных, а на совершенно светских, рационалистических основаниях. Современная же индивидуальная филантропия, лишившись христианской подпорки, неизбежно приобрела оттенок социального высокомерия. Как остроумно заметил Оскар Уайльд, "отличительная черта филантропа состоит в утрате всякого человеческого чувства". Сергей Иванов 26 августа 2003 г. |
